По Руси исторической

  У ярославского князя Василия Давидовича, правившего во второй четверти XIV века (кстати, это первый из русских князей, прозванный Грозным), были три сына. О старших не известно ничего достойного внимания. А вот младший, Роман, получивший в удел Углич, судя по сведениям, слыл личностью незаурядной. В 1345 году, повествует летописец, собрал он бояр с духовенством и после долгих рассуждений о том о сем решили они поставить новый город в уделе, назвав его Романовым именем.^* Собрали мастеров, работных людей. И в 36 верстах к северо-западу от Ярославля, прямо напротив Борисоглебской слободы, на высоком берегу Волги заложили церковь во имя Воздвижения Креста, определили, где крепости быть, а где княжьи хоромы ставить. А уже через три года вокруг бревенчатого тына, протянувшегося вдоль обрывистого берега Волги, вовсю кипела посадская жизнь, словно из века в век все так и было.

Город служил верой и правдой своему князю. Когда летом 1375 года тверской князь Михаил Александрович, порвав договор с Москвой, двинул свою рать на Углич, Роман Васильевич зовет на помощь и романовцев, с ними же позднее участвует в осаде москвичами Твери. Видимо, Роман был близок с московским князем Дмитрием Ивановичем (Донским). И в 1380 году спешит он на его зов, на Куликово поле, среди его воинов - и верные ему романовцы.

Едва успев отстроиться, Романов, как видим, сразу же попадает на страницы русской истории, участвуя в деле становления Московской Руси. А потом исчезает с них почти на сто лет: его постигла та же участь, что выпала десяткам других русских городов - князья делили свои уделы между детьми, земли дробились, мельчали и беднели. Кому было "собирать" их, как не хитрой, богатой Москве! И действительно, во второй половине XV века Романов "с волостями" оказывается принадлежащим жене московского князя Василия Васильеви ча (Темного) Марии Ярославовне (в своей духовной грамоте Василий II прямо называет его "куплей" жены).

В 1460 году Романов укрепляют земляным валом и рвом, вероятно, и деревянным острогом. Городу, как видно, отводилась определенная роль в тех "собирательских" планах, которые с таким упорством проводил Василий II. Столько голов поотсекал он, стремясь к единодержавной власти, что и через сто лет его поминали с содроганием. И вдруг сам же разрушил плоды многолетних трудов, разделив Московское княжество между своими отпрысками.

Однако старший из Васильевичей, Иван III, умом оказался "крепче" отца. Удел умершего брата Юрия он сразу же включил в состав собственных владений. Младшие братья обиделись, но осторожно смолчали. Потом меньшой брат смекнул, что к чему, и собственноручно завещал свой удел "господину брату старейшему". А какое-то время спустя Иван III "примыслил" к своим землям и удел среднего брата, Андрея Большого, заковав того в цепи и уморив (так и вошел этот Андрей в историю с прозвищем Горяй: и родился в темнице в Угличе, куда заточили на время родителей, и сгинул в неволе). Отошел в 1492 году к Москве и Романов.

Нелегкой для его истории оказалась "рука" Москвы. Лишь немногим более полувека жизнь шла размеренным чередом - московские князья упрочали свою власть и становились царями, а романовцы торговали, строились и богатели. Как вдруг их посетил сам Иван IV Васильевич (Грозный). В 1553 году ездил он с женой Анастасией Романовной и своим первенцем Димитрием помолиться в Белозерский монастырь. На обратном пути, спускаясь по Шексне и Волге, заглянул в красиво поставленный на высоком берегу городок. Чем не угодили молодому царю романовцы, сегодня остается лишь гадать, но только десять лет спустя отдал он их вместе с городом и многими соседними селами под власть мурзам из Ногайской орды, что были у него на службе.

Много необычных деяний видела к тому времени отечественная история, но до такого еще никто не додумался. Царь же Иван в этой своей выдумке на редкость тверд оказался, даже в духовной грамоте не забыл напомнить: "А держи его (Романов. - прим. авт.), сын мой, за ногайскими мурзами; а отъедут или изведутся, ино Романов сыну моему".

Но мурзы и не отъезжали, и не изводились. Наоборот, прочно обосновались под боком у Ярославля вместе со всеми своими близкими и дальними родичами. Сами мурзы - Иль-мурза, Алей-мурза и Айдар-мурза - жили с домочадцами в уделе, а в Романове держали дворцы. Там же, в особой слободе за посадом, поселили служилых людей, которые от их имени правили городом - вели денежные сборы, вершили суд (сами-то татары находились в ведении Посольского приказа, то есть подчинялись непосредственно Москве да своим мурзам).

Так объявилось на Ярославской земле организованное Москвой небольшое "татарское иго" (в некоторых документах романовский край долго именовали "татарским поселением"). Трудно представить себе, что же за порядки царили на этой русской земле, отданной в безотчетное распоряжение мурзам. Но не случайно, видимо, уже Федор Иоаннович увещевал их следить за своими соплеменниками, не басурманить русских людей и не осквернять храмы.

Любопытно, что оба Лжедмитрия подтвердили незыблемость порядков, установленных на Верхней Волге. Только с воцарением в 1613 году Михаила Федоровича мало-помалу начинаются изменения. Однако понадобились многие десятилетия, чтоб хотя бы формально вернуть город в русло общей для Руси жизни. Сначала мурз перевели на жалованье, запретив им трогать городские доходы; затем всю полноту власти отдали царскому воеводе; потом отделили от мурз служилых татар. При Алексее Михайловиче запретили отдавать татарам земли русских людей; при Федоре Алексеевиче перешедшим в православие мурзам разрешили именоваться князьями; при Иоанне и Петре земли некрестившихся татар стали отбирать в казну. И только Елизавета Петровна взяла на себя смелость разом переселить всех романовских мурз в Кострому, в татарскую слободу.

Как ни удивительно, но за пределами Ярославской губернии об этих порядках мало что знали. А между тем как некогда беспрекословно откликались романовцы на зов князя Романа, так и позже никогда не уклонялись от служения общему делу. Когда в тяжелую годину Смуты в Вологде стало собираться народное ополчение под руководством воеводы Никиты Вышеславцева, романовцы с боем стали на сторону русского царя Василия Шуйского. Именно из Романова поднимал Вышеславцев народ Северной Руси на изгнание Лжедмитрия. И в 1611 году они вместе с другими дружно двинулись на избавление Москвы с одной лишь мыслью: "померети за православную христианскую веру".

У церковных властей было свое отношение к Романову. Он считался одним из наиболее стойких центров раскольничества (позднее его иногда именовали "столицей раскола"). Именно отсюда прозвучала проповедь неистового попа Лазаря, сожженного в 1681 году вместе со знаменитым протопопом Аввакумом. Именно здесь враждебное отношение к церкви и государству достигало крайних своих пределов, выражавшихся в массовых самосожжениях и самоутоплениях.

Начало раскола, если понимать под ним стремление бережно и тщательно сохранять все старые церковные обряды и установления, просвещенные умы объясняли обычно необразованностью населения, для которого не было различия между святостью самой веры и теми внешними формами, в которых выражается христианское учение. Так-то оно так, но не лежит ли в основе особой приверженности романовцев к старине долгая жизнь под властью инородцев, когда святым становилось буквально все, что было связано с памятью о дедах и прадедах?

_Каковы были взаимоотноше -
ния "татарского поселения" - Романова - со стоявшей напротив Борисоглебской слободой? Трудно даже предположить, чтобы два эти населенных пункта были наглухо отгорожены друг от друга. История, однако, не дает прямого ответа на вопрос, хотя во многих документах отмечается, что слобода росла и ширилась одновременно с городом. Поселение именовалось "дворцовая ловецкая слобода", а жители ее - крестьяне - поставляли ко двору "свежие красные рыбы". В одной грамоте от 1584 года ловцы просят выдать им новую жалованную грамоту, так как старая "пришла в ветхость". Можно предполагать, что обладание таким документом давало борисоглебцам некую обособленность от Романова, управляемого мурзами.

"Свою слободу" на Волге не забывали ни Борис Годунов, ни Михаил Федорович, особенно опекал "своих рыболовей" Алексей Михайлович, не раз предупреждавший, чтоб "романовцы, посацкие и уездные люди" не смели ни ловить "нашу заповедную красную свежую рыбу", ни торговать ею, ни даже "по дружбе никому не давали и сами не корыстовались".

Романов хирел, а слобода ширилась и богатела, население росло. К середине ХVII века ее жители уже не довольствуются скромной деревянной церковью и просят разрешить им постройку каменного храма, знаменитого Воскресенского собора. Это грандиозное сооружение возводилось с 1652 по 1678 год, целых двадцать шесть лет, - по тем временам срок порядочный. Поставленное на вершине высокого холма, оно господствует над всей панорамой правобережья. Одинокий, величественный храм стал зрительным центром округи. Когда смотришь на него с Волги или с другого берега, силуэт собора необычайно выразителен - этакая уступчатая пирамида, тяжело поднимающаяся в небо.

Своды и стены крылец и папертей были богато расписаны. Что ж говорить о внутренних помещениях! Полагают, что в 1679-1680 годах над ними работала целая артель ярославцев - Севастьян Дмитриев с товарищами. Несколькими рядами стелются фрески по стенам, столбам, перетекают на своды и уходят в широкие барабаны глав. Чего тут только нет! Вся библейская история, евангельс кие темы и даже иллюстрации к летописи и церковным легендам. Некоторые сюжеты умиляют стремлением художников к детальному правдоподобию. Например, сюжет с сооружением знаменитой Вавилонской башни: с большим знанием дела изображены и система подмостей, и различные подъемные механизмы, и сами приемы работы. Еще более любопытные картинки можно высмотреть среди росписей на стенах галерей, на папертях - здесь еще не храм, потому и нет строгого канонического отбора. Вот, например, изображены женщина во фряжском чепце и монах, вероятно, делающий выбор между нею и "лестницей совершенства". Можно предположить, что все богопротивное, в глазах людей того времени, отождествлялось автором с этой чуждой для русского ума жизнью.

Верхнее помещение, где расположен главный престол в честь Воскресения Христова, поражает. Сводчатое перекрытие, которое, по мнению специалистов, является очень смелым и оригинальным, огромная, потемневшая от времени и олифы трехметровая икона "Спас" (по преданию, она написана святым Дионисием Глушицким)... Обилие резных предметов убранства и деревянной скульптуры. Очаровательны лупоглазые львы, лежащие в подножии ктиторских мест. Замечателен Никола Можайский, сжимающий в правой руке огромный кривой меч. И уж совершенно удивительно деревянное резное Распятие на живописной иконе.

И все же с каким-то двойственным чувством выходишь из собора на свет Божий: вроде бы и впечатляюще, а что-то не так... Спускаешься к берегу, по скату которого лепятся приземистые домишки с огородами и яблоневыми садами, и тут вдруг осознаешь, чем же смущает этот храм-музей: слишком уж он роскошен, если не сказать - помпезен. И не к месту, и не по чину. Если уже с 1648 года Романов считался городом и имел свой уезд, а с 1694-го управлялся царскими наместниками, то Борисоглебск до самой Екатерины II, до 1775 года, оставался слободой и ведала им Московская Дворцовая канцелярия.

_Левобережье, то есть соб-
ственно Романов, выглядит куда скромнее. Хотя в 1822 году Романов и Борисоглебск были соединены в один город - "для лучшего и удобнейшего правления", каждый из них так и остался сам по себе: психология горожан и слобожан различна, и у той и у другой свой вековой опыт. Даже внешне две части города выглядят совершенно разными: силящийся "себя показать" Борисоглебск и какой-то немного задавленный, но упрямо устремленный к небесам Романов.

При взгляде на левый берег глаз сразу же цепляется за шатры колоколен, которые, как шесть свечей, встали по гребню. Они выглядят почти одинаковыми, и это вносит какую-то совершенно особую ноту в мелодию романовского пейзажа - никаких ухищрений, нарядно и просто, как у прадедов было заведено. Ритм этих шатров удивительно гармонирует и с неровными берегами, и с плавным течением Волги, да, вероятно, и с ходом самой здешней жизни.

Романовские колокольни - это та самая стража, о которой с таким почтением отзывался Брюсов. Между тем сами церкви совершенно не похожи одна на другую. Вот на береговом спуске по центру города расположилась Казанско-Преображенская церковь (1758 г.). Кажется, что она просто сползла с годами вниз и прилепилась к горе. Но нет, ее так и ставили прямо на прибрежной круче, и не подмывала ее Волга даже во время самых мощных весенних паводков. Колокольня стоит отдельно и гораздо выше .

Когда-то у самой воды находилась часовня, которую необычайно почитали все волгари. Каждый должен был посетить ее хотя бы раз в году и принести ей в дар несколько камней. Непонятно - зачем: то ли, чтобы в будущем
церковь ставить, то ли, чтобы создать некое подобие мола (во всяком случае, в здешнем затоне во время весеннего ледохода надежно укрывались все суда, зимовавшие в Романове).

Казанская церковь с колокольней образуют как бы спадающий вниз по откосу пространственный ансамбль, выводящий город к самой реке. Немного ниже когда-то находилась пристань, у которой бросали якоря прибывающие в Романов торговые суда (любопытно, что сами романовцы никогда не судоходничали, только торговали). На эту пристань и ориентирован скромный входной портал нижней, Казанской церкви (теплой). Над ней расположилась церковь Преображения с трапезной и галереей, куда ведет крутая лестница высокого крыльца на массивной ползучей арке. Церковь невелика и удивительно изящна, колокольня же вблизи - тяжеловесна и массивна, словно часть какого-то крепостного сооружения.

Знаменитый Крестовоздвиженский собор (1658), или просто - "Старый", как почтительно величали его прежде, с севера и с востока словно зажат между двумя земляными валами - остатками крепостных укреплений времен княгини Марии Ярославовны, почему и именуется для точности: "что в валах". Типичный для ярославского зодчества огромный пятиглавый массив с тесно примкнувшими к нему приделами, галереями, колокольней. Огромные купола, высота которых превышает высоту здания.

Внутри храм очень просторен и высок, щедро украшен росписями. Предполагают, что в конце 1650-х годов здесь работали костромские мастера Василий Ильин, Гурий Никитин и другие. Это - сравнительно раннее произведен ие северорусской художественной школы. По сторонам главного портала - ангелы, как бы стерегущие вход в храм. Влево - последовательное изображение истории сотворения мира, вправо - Страшный суд. Некоторые сюжеты удивительны своими деталями. Рассматривая, например, цикл "страстей Господних", доходишь до сцены бичевания, где вместо традиционных римских воинов вдруг обнаруживаешь русских парней в портах и подпоясанных рубахах (один даже рукава засучил, чтобы способнее было).

Покровская церковь (1674), что отодвинута от Волги в глубину городской застройки, вызывает улыбку: а церковь-то где, одна колокольня?! Сама, словно бы вросшая в землю церквушка поразительно скромна - низенькая, с необыкновенно толстыми стенами, накрытая простой двускатной крышей с одной единственной главкой на коньке, а рядом - белоснежная, со многими "слухами", богато украшенная зелеными поливными изразцами колокольня, едва ли не самая нарядная во всем городе. Но это не причуда зодчего. Церковь построили двухъярусной, но неудачно выложенный верхний, основной этаж дал трещины и его пришлось разобрать. Так сводчатый подклет стал самостоятельным. Рассказывают, что когда-то в этом храме хранилась необычайно редкая икона Богородицы "Прибавление ума", написанная на полотне задолго до реформ патриарха Никона. На обратной ее стороне был изображен Господь Вседержитель, поэтому полагали, что первоначально она служила хоругвью.

Вознесенскую церковь, более известную как Леонтьевская (по названию района, где она была сооружена: здесь некогда стоял храм в честь святого Леонтия Ростовского), венчают какие-то игрушечные, совсем крохотные главки. Спасо-Архангельская - проста, строга, только вот откуда эти необычные восьмигранные и розеточные окна в верхней части высокого четверика? Над крутым склоном оврага, что протянулся уже на краю города, стоит последняя из романовских церквей - Троицкая по погосте. Компактный куб с одной главой на упругом сомкнутом своде. Никаких тебе деталей, а тем более - неожиданностей, все до предела строго, даже сухо. Только колокольня опять - из ряда вон: шатровая, с бегущими вверх по граням восьмерика рустованными лопатками...

Характерно, что и обычные городские дома Романова внешне отличала большая сдержанность. Как будто те же самые особняки, какими застраивались многие другие города Верхневолжья, но не стоит искать на них столь привычную, скажем по Рыбинску, лепнину. Но иногда обнаруживаются не совсем обычные приемы, например полукруглые фронтоны. Один такой особняк стоит неподалеку от Крестовоздви женского собора. Центр композиции - скругленный угол двухэтажного дома, над которым возвышается немыслимо выгнутый вперед фронтон.

Или такая особенность. Семьи в провинциальных купеческих городах были большими, случалось и не разместишься в типовом жилье со всеми детьми и домочадцами. И вот, чтобы не нарушать "образцовую" застройку и одновременно обеспечить необходимую площадь, стали ставить вплотную друг к другу два совершенно одинаковых дома - каждый со своим фронтоном, каждый с итальянским окном или арками в центре фасада. С улицы смотришь - два небольших особняка, а внутри - единый просторный дом.

Впервые побывав в Романове ровно сорок лет назад, я застал еще в центре города остатки торговых рядов, построенных в первой половине XIX века. Полуразрушенные, источенные временем и небрежением, они все еще несли на себе печать былого величия - тяжело упираясь в землю мощными полуколоннами, открывались перед тобой своими глубокими арками. Ими бы распорядиться по-хозяйски - подновить, подреставрировать, они замечательно украсили бы центр города, уравновесили бы дробность его застройки. Но нет, в 1965 году их разобрали...

Впрочем, вообще ХХ век тяжелой поступью прошелся по городу Романову. Сначала, в 1912 году, сломали пожарную каланчу, так полюбившуюся художнику Кустодиеву. Потом, когда принялись искоренять "проклятое наследие прошлого", у кого-то возник недоуменный вопрос: а откуда, собственно, такое название - Романов, не от царей ли? Вразумительного ответа не нашлось, и древний город исчез, а на его месте появился никому не ведомый Тутаев (по имени красноармейца, погибшего в 1918 году в "бою с белогвардейскими мятежниками", как пишут в одних источниках, или - "во время Ярославского мятежа эсеров", как указывают в других). А заодно надолго исчезли названия и романовской породы овец, и романовского лука (считавшиегося лучшим на всем северо-западе), исчезли даже соответствующие названия картин Б. Кустодиева.

Помню, как писатель Михаил Рапов, едва ли не первым взявшийся за описание древнерусских городов, убеждал меня в безобидности такого переименования (мол,для новых поколений название Романов ничего не значит, а история - она и останется навсегда историей). Нет, и тогда не понял, и сейчас не понимаю. Ведь, по сути, это - исторический подлог, покушение на историческую память, которая, собственно, и делает каждый народ - народом. Самодержец Иван Васильевич Грозный изъял Романов из общерусской истории, не покусившись на его имя, ХХ век поступил с ним наоборот. Такая вот злосчастная судьба!

^* В некоторых изданиях, в том числе в фундаментальном справочнике "Города России" (М., 1994), основание города приписывается другому угличскому князю - Роману Владимировичу (Святому), который княжил с 1261 по 1285 год; соответственно, и дата указывается: "не позднее 1283". Эта версия была отвергнута еще в конце XIX века. Заметим, кстати, что уже небезызвестный протоиерей Иоанн Троицкий, законоучитель Ярославского Демидовского лицея, готовя почти двести лет назад статистическую справку по городу Романову, также называет князя Романа Васильевича его основателем и ссылается как на источник на древний Славяно-русский летописец.